Об ЭТОМ

[Ксю]

Яркий пример того, как ЭТО  описывать не надо:
Д.Берд "Искренне Ваша"

Я только позавчера прочла этот роман и ... не помню этого описания! Вот так я, видимо, читаю...!  

[Юся]

Ксю, значит вам повезло, что вы не обратили на эту сцену внимания. Потому что во многом мое отношение к роману сложилась из-за этой сцены. Перечитывать этот роман я явно не буду

[LIV]

просто не верится что вы ни капли не лукавя осуждаете "такое" описание ЭТИХ сцен...
Очень бы хотеловь бы, прочеть эталон "Прельного " описания ЭТИХ сцен...

[NATALY]

А для меня лучшее описание "этого" - у Хемингуэя в "По ком звонит колокол". Все сказано и никакого натурализма. Даже юмор есть ("это пистолет"), хотя все очень трагично.

[NATALY]

Я все-таки хочу прицитировать Хемингуэя.
Глава седьмая
Он спал в мешке, и когда он проснулся, ему почудилось, что он спит уже очень давно. Он разложил свой мешок недалеко от входа в пещеру, у подножия скалы, защищавшей его от ветра; когда он лег, все мышцы у него сводило от усталости, ноги болели, спину и плечи ломило так, что лесная земля показалась ему мягкой, и томительно-сладко было вытянуться в теплом, подбитом фланелью мешке; но он заворочался во сне и, ворочаясь, наткнулся на револьвер, который был привязан шнуром к его руке и лежал рядом с ним. Проснувшись, он не сразу понял, где он, потом вспомнил, вытащил револьвер из-под бока и, чтобы опять заснуть, устроился поудобнее, обхватив рукой подушку, сооруженную из аккуратно свернутой одежды, в которую были засунуты его сандалии на веревочной подошве.
Тут он почувствовал прикосновение к своему плечу и быстро обернулся, правой рукой схватившись за револьвер,
—  Это ты, — сказал он и, отпустив револьвер, выпростал обе руки из мешка и притянул ее к себе. Обнимая ее, он почувствовал, как она дрожит.
—  Забирайся в  мешок, — сказал   он   тихо. — Тебе же холодно там.
—  Нет. Не надо.
— Забирайся, — сказал он. — Потом поговорим.
Она вся дрожала, и он одной рукой взял ее за руку, а другой опять легонько обнял. Она отвернула голову.
—  Иди сюда, зайчонок, — сказал  он и поцеловал ее в затылок.
—  Я боюсь.
—  Нет. Не надо бояться. Иди сюда.
—  А как?
—  Просто влезай.  Места хватит.  Хочешь,  я  тебе помогу?
—  Нет, — сказала она, и вот она уже в мешке, и он  крепко  прижал  ее  к  себе  и  хотел поцеловать  в губы, но она спрятала лицо в его подушку и только крепко   обхватила   руками   его   шею.   Потом   он   почувствовал, что ее руки разжались и она опять вся дрожит.
—  Нет, — сказал он и засмеялся. — Не бойся. Это револьвер. — Он взял его и переложил себе за спину.
—  Мне стыдно, — сказала она, не поворачивая головы.
—  Нет. Тебе не должно быть стыдно. Ну? Ну что?
—  Нет, не надо. Мне стыдно, и я боюсь. Нет. Зайчонок мой. Ну прошу тебя. Не надо. Раз ты меня не любишь.
— Я люблю тебя.
— Я люблю тебя. Я так люблю тебя. Положи мне руку на голову, — сказала она, все еще пряча лицо в подушку. Он положил ей руку на голову и погладил, и вдруг она подняла лицо с подушки и крепко прижалась к нему, и теперь ее лицо было рядом с его лицом, и он обнимал ее, и она плакала.
Он держал ее крепко и бережно, ощущая всю длину ее молодого тела, и гладил ее по голове, и целовал соленую влагу на ее глазах, и когда она всхлипывала, он чувствовал, как вздрагивают под рубашкой ее маленькие круглые груди.
—  Я  не  могу  поцеловать  тебя, — сказала она. — Я не умею.
—  Совсем это и не нужно.
—  Нет. Я хочу тебя поцеловать. Я все хочу делать.
—  Совсем не нужно что-нибудь делать. Нам и так хорошо. Только на тебе слишком много надето.
—  Как же быть?
—  Я помогу тебе.
—  Теперь лучше?
—  Да. Гораздо. А тебе разве не лучше?
—  Да. Гораздо лучше. И я поеду с тобой, как сказала Пилар.
—  Да.
—  Только не в приют. Я хочу с тобой.
—  Нет, в приют.
—  Нет. Нет. Нет. С тобой, и я буду твоя жена.
Они лежали рядом, и все, что было защищено, теперь осталось без защиты. Где раньше была шершавая ткань, все стало гладко чудесной гладкостью, и круглилось, и льнуло, и вздрагивало, и вытягивалось, длинное и легкое, теплое и прохладное, прохладное снаружи и теплое внутри, и крепко прижималось, и замирало, и томило болью, и дарило радость, жалобное, молодое и любящее, и теперь уже все было теплое и гладкое и полное щемящей, острой, жалобной тоски, такой тоски, что Роберт Джордан не мог больше выносить это и спросил:
—  Ты уже любила кого-нибудь?
—  Никогда.
Потом вдруг сникнув, вся помертвев в его объятиях:
—  Но со мной делали нехорошее.
—  Кто?
—  Разные люди.
Теперь она лежала неподвижно, застывшая, точно труп, отвернув голову.
—  Теперь ты не захочешь меня любить.
—  Я тебя люблю, — сказал он.
Но что-то произошло в нем, и она это знала.
—  Нет, — сказала она, и голос у нее был тусклый и безжизненный. — Ты  меня не будешь любить.  Но, может быть, ты отвезешь меня в приют. И я буду жить в приюте, и никогда не буду твоей женой, и ничего вообще не будет.
—  Я тебя люблю, Мария.
—  Нет. Это неправда, — сказала она. Потом жалобно и с надеждой, словно цепляясь за последнее: — Но я никогда никого не целовала.
—  Так поцелуй меня.
—  Я хотела тебя поцеловать, — сказала она. — Но я не умею. Когда со мной это делали, я дралась так, что ничего не видела. Я сопротивлялась, пока... пока один не сел мне на голову, а я его укусила, — и тогда они завязали мне рот и закинули руки за   голову,   а остальные делали со мной нехорошее.
—  Я тебя люблю, Мария, — сказал он. — И никто ничего с тобой не делал. Тебя никто не смеет тронуть и не может. Никто тебя не трогал, зайчонок.
—  Ты правда так думаешь?
—  Я не думаю, я знаю.
—  И ты меня не разлюбил? — Она опять стала топ-лая рядом с ним.
—  Я тебя люблю еще больше.
—  Я постараюсь поцеловать тебя очень крепко.
—  Поцелуй меня чуть-чуть.
—  Я не умею.
—  Ну просто поцелуй.
Она поцеловала его в щеку.
—  Не так.
—  А куда же нос? Я всегда про это думала — куда нос?
—  Ты поверни голову, вот. — И тогда их губы сошлись тесно-тесно, и она лежала совсем вплотную к нему, и понемногу ее губы раскрылись, и вдруг, прижимая ее к себе, он почувствовал, что никогда еще не был так счастлив,  так легко,  любовно,  ликующе счастлив, без мысли, без тревоги, без усталости, полный только огромного наслаждения, и он сказал: — Мой маленький зайчонок. Моя любимая. Моя длинноногая радость.
—  Как ты сказал? — спросила она как будто откуда-то издалека.
—  Моя радость, — сказал он.
Так они лежали, и он чувствовал, как ее сердце бьется около его сердца, и своей ногой легонько поглаживал ее ногу.
—  Ты пришла босиком, — сказал он.
—   Да.
—  Значит, ты знала, что ляжешь тут?
 — Да.
—  И не боялась?
—  Боялась. Очень. Но еще больше боялась, как это будет, если снимать башмаки.
—  Который теперь час, ты не знаешь?
—  Нет. А разве у тебя нет часов?
—  Есть. Но они за твоей спиной.
—  Достань их.
—  Не хочу.
—  Так посмотри через мое плечо.
Было ровно час. Циферблат ярко светился в темноте мешка.
—  У тебя подбородок колется.
—  Прости. Мне нечем побриться.
—  Мне нравится так. У тебя борода светлая?
— Да.
—  И она вырастет длинная?
—  Не успеет до моста. Мария, слушай. Ты...
— Что я?
—  Ты хочешь?
—  Да. Все. Я хочу все. Если у нас с тобой будет все, может быть, станет так, как будто того, другого,
не было.
—  Это ты сама надумала?
—  Нет. Я думала, но это Пилар мне так сказала.
—  Она мудрая.
—  И   еще   одно, — совсем   тихо   проговорила   Мария. — Она велела мне сказать тебе, что я не больна. Она понимает во всем этом, и она велела сказать тебе.
— Она велела сказать мне?                                                                                                                                                                                                              
—  Да. Я с ней говорила и сказала, что я тебя люблю, Я тебя полюбила, как только увидела сегодня, я тебя всегда любила, еще до того, как встретила, и я сказала Пилар, и она сказала, если только я когда-нибудь буду говорить с тобой обо всем, что было, я должна сказать тебе, что я не больна. А про то, другое, она мне уже давно сказала. Вскоре после поезда.
—  Что же она сказала?
—  Она сказала, что человеку ничего нельзя сделать, если его душа против, и что, если я кого полюблю, будет так, как будто того вовсе не было. Понимаешь, мне тогда хотелось умереть.
—  То, что она сказала, — правда.
—  А теперь я рада, что не умерла. Я так рада, что я не умерла. Ты будешь меня любить?
—  Да. Я и теперь тебя люблю.
—  И я буду твоя жена?
—  Когда занимаешься таким делом, нельзя иметь жену. Но сейчас ты моя жена.
—  Раз сейчас, значит, и всегда так будет. Сейчас я твоя жена?
—  Да, Мария. Да, мой зайчонок.
Она прижалась к нему еще теснее, и ее губы стали искать его губы, и нашли, и приникли к ним, н он почувствовал ее, свежую, и гладкую, и молодую, и совсем новую, и чудесную своей обжигающей прохладой, и непонятно откуда взявшуюся здесь, в этом мешке, знакомом и привычном, как одежда, как башмаки, как его долг, и она сказала несмело:
—  Давай теперь скорее сделаем так, чтобы то все ушло.
—  Ты хочешь?
— Да, — сказала она почти исступленно. — Да. Да. Да.

[NATALY]

                                   Второй отрывок

Потом был запах примятого вереска, и колкие изломы стеблей у нее под головой, и яркие солнечные блики на ее сомкнутых веках, и казалось, он на всю жизнь запомнит изгиб ее шеи, когда она лежала, запрокинув голову в вереск, и ее чуть-чуть шевелившиеся губы, и дрожание ресниц на веках, плотно сомкнутых, чтобы не видеть солнца и ничего не видеть, и мир для нее тогда был красный, оранжевый, золотисто-желтый от солнца, проникавшего сквозь сомкнутые веки, и такого же цвета было все — полнота, обладание, радость, — все такого же цвета, все в такой же яркой слепоте. А для него был путь во мраке, который вел никуда, и только никуда, и опять никуда, и еще, и еще, и снова никуда, локти вдавлены в землю, и опять никуда, и беспредельно, безвыходно, вечно никуда, и уже больше нет сил, и снова никуда, и нестерпимо, и еще, и еще, и еще, и снова никуда, и вдруг в неожиданном, в жгучем, в последнем весь мрак разлетелся и время застыло, и только они двое существовали в неподвижном остановившемся времени, и земля под ними качнулась и поплыла.
Потом он лежал на боку, зарыв голову в вереск, пронизанный солнцем, вдыхая его запах и запах корней и земли, и жесткие стебли царапали ему плечи и бока, а девушка лежала напротив него, и ее глаза все еще были закрыты, а потом она открыла их и улыбнулась ему, и он сказал очень устало и хоть и ласково, но откуда-то издалека:
— Ау, зайчонок.
А она засмеялась и сказала совсем не издалека:
—  Ау, мой Ingles.
—  Я не Ingles, — сказал он лениво.
—  Нет,    ты  Ingles, — сказала   она. — Ты   мой Ingles. — И она потянулась и взяла его за оба уха и поцеловала в лоб. — Вот, — сказала она. — Ну как? Научилась я целовать?
Потом они вместе шли вдоль ручья, и он сказал:
—  Я тебя люблю, Мария, и ты такая чудесная, и такая красивая, и такая удивительная, что, когда я с тобой, мне хочется умереть, так я тебя люблю.
—  Я каждый раз умираю, — сказала она. — А ты не умираешь?
—  Нет. Почти. А ты чувствовала, как земля поплыла?
—  Да. Когда я умирала. Обними меня, пожалуйста.
—  Не надо. Я держу тебя за руку. Мне довольно твоей руки.
Он взглянул на нее, а потом перевел взгляд дальше, туда, где кончался луг, и увидел ястреба, высматривавшего добычу, и большие вечерние облака, наползавшие из-за гор.
—  А с другими у тебя не бывает так? — спросила Мария, шагая с ним рядом, рука в руку.
—  Нет. И это правда.
—  Ты многих женщин любил?
—  Любил. Но не так, как тебя.
— И с ними так не было? Правда?
—  Было приятно, но так не было.
—  И земля поплыла. А раньше земля никогда не плыла?
—  Нет. Никогда.

[Юся]

Вот такое осуждать я никогда не буду. Извините, но читать про физиологию, да еще так убого описанную, нет желания (это я про Берд). А вот читать про чувства - это другое дело.
Я помню, читала какую-то выдержку из интервью с Норой Робертс. ТАк она сказала что-то вроде этого: " В постельных сценах я описываю чувства, а не физиологию, мне неинтересно писать, что и как кто сделал".

[margarita]

хемингуэй  -это недостижимые высоты : )) я даже прослезилась  
а вот из сцены  из люб романов - мне нравится стефани лоуренс, но только в  ХОРОШЕМ  переводе. например, в романе все о страсти в перевлде перцевой. из классики - анжелика ( самый первый роман, пока это еще было по любви : ))) и "скарлетт"... хотя по моему персонажи этого романа не имеют никакого отношения к марагарет митчелл -это другие люди. мосты округа медисон - безумно нежно. филлипс тоже ничего, но только не на русском -с шутками переводчики еще справляются, но люб сцены они у нее испортили напрочь. робертс  - позитивненько так : )) и бэлоу -за что мне нравится бэлоу -как то реально у нее получается - то есть собст постельные переживания не застилают других, вообще отношенческих.

[Лилит]

Прочитала пару совсем неудачных романов и решила высказаться по ЭТОМУ поводу! Мне кажется, авторы слегка увлекаются в описании этих сцен, а иногда вообще не  задумываются о чем пишут! Лишь бы влепить сцену в роман! И вот в очередной раз, читая фразу «Он рванул ее кофточку, что пуговицы рассыпались по полу», я поразилась главным героиням! Так спокойно относится к тому, что твою НОВУЮ кофточку (платье), которую ты выбирала с особой тщательностью,  порвали …..  Признаюсь честно, с моей стороны дошло бы до скандала!!! А то и………

[Litane]

NATALY, спасибо вам огромное за этот отрывок.....
Это так.... красиво....
Я читала с замиранием сердца. И мне правда захотелось заплакать....
Спасибо вам, за то, что дали возможность увидеть такое.

[Fler]

Сегодня узнала, что лишение девственности имеет своей термин - дефлорация
После прочтении этого термина в ЛР, вся романтичность сцены исчезла бесследно...

ДЕФЛОРАЦИЯ (лат. de - удаление, устранение + flos, floris - цветок, молодость, девственность), нарушение целостности девственной плевы.

[HelloKitti]

В последнее время я пропускаю все эти моменты любви... но мне всегда нравились постельные сцены Смолл, Хупер (особенно в "Вещие сны"), Фэйзер... ну... так и не вспомню.
Мне в целом все равно есть секс в романе или нет. Хейер я тоже очень люблю.
Главное, чтобы роман не превратился в сплошной секс и у героев не было одно в башке .

[Monika]

Прочитала пару совсем неудачных романов и решила высказаться по ЭТОМУ поводу! Мне кажется, авторы слегка увлекаются в описании этих сцен, а иногда вообще не  задумываются о чем пишут! Лишь бы влепить сцену в роман! И вот в очередной раз, читая фразу «Он рванул ее кофточку, что пуговицы рассыпались по полу», я поразилась главным героиням! Так спокойно относится к тому, что твою НОВУЮ кофточку (платье), которую ты выбирала с особой тщательностью,  порвали …..  Признаюсь честно, с моей стороны дошло бы до скандала!!! А то и………

Читала где-то юмористические советы в этом деле для мужчин, там было такие:
"Рвать новое красивое белье хорошо только в романах, поэтому не злоупотребляйте этим, если не хотите, чтобы девушка приходила к вам в старых бумазейных трусах своей бабушки".

[Alexa2006]

Может это и странно, но детализация для меня не столь неприемлема сколь процент любовных сцен на весь роман в целом. Для меня хуже, когда сюжету и характерам отдается 20% книги, а остальное "заполняется" различными постельными этюдами. ВОТ ТАКОЕ Я ТОЧНО ПЕРЕЧИТЫВАТЬ НЕ СТАНУ! А Хемингуэй и любовные романы, по-моему, так далеки друг от друга, что даже сравнивать не возьмусь!

[Konfetti]

Может это и странно, но детализация для меня не столь неприемлема сколь процент любовных сцен на весь роман в целом. Для меня хуже, когда сюжету и характерам отдается 20% книги, а остальное "заполняется" различными постельными этюдами.

Alexa2006, полностью с тобой согласна!Таким "перебором" грешит добрая половина всех любовных романов.Для меня главное-золотая середина.