АРХИВ: Любимые стихи

[Henrietta]

Очень люблю эти стихи, вернее песню
ПЕСЕНКА КАВАЛЕРГАРДА

Добавим, что это стихи Окуджавы, хотя это всем, наверное, известно  и называются они - Песня кавалергарда

[Serenis]

Задыхаюсь от боли, с каждым вдохом опять умираю,
С каждым прожитым днем я в агонии сердца сгораю.
Знаю, нет ничего и ничто не вернется обратно,
Мне сгореть в этом дне и уйти по дороге закатной.
Не умею забыть - в каждом лучике ты и дождинке,
В каждом шаге моем, и в улыбке моей, и в слезинке,
Утром в окна мои проникаешь ты солнечным светом,
Как подснежник весной и дыхание знойное летом.
Шелест осени вновь, и опять я надежду теряю,
С каждым прожитым днем я в агонии сердца сгораю.

                                                                           

[Henrietta]

Телодвижения, ужимки, ландшафты, томление деревьев, запахи, дожди, тающие и переливчатые оттенки природы, все нежно-человеческое (как ни странно!), а также все мужицкое, грубое, сочно-похабное, выходит по-русски не хуже, если не лучше, чем по-английски; но столь свойственные английскому тонкие недоговоренности, поэзия мысли, мгновенная перекличка между отвлеченнейшими понятиями, роение односложных эпитетов - все это, а также все относящееся к технике, модам, спорту, естественным наукам и противоестественным страстям - становится по-русски топорным, многословным и часто отвратительным в смысле стиля и ритма. Эта неувязка отражает основную разницу в историческом плане между зеленым русским литературным языком и зрелым, как лопающаяся по швам смоква, языком английским: между гениальным, но еще недостаточно образованным, а иногда довольно безвкусным юношей, и маститым гением, соединяющим в себе запасы пестрого знания с полной свободой духа. Свобода духа! Все дыхание человечества в этом сочетании слов.


Владимир Набоков, Лолита. (и чем не белый стих?!) 

[Milaya]

А  я  очень люблю  эти  стихи  Владимира  Набокова

В  полнолунье,  в  гостиной  пыльной  и  пышной,
где рояль уснул  средь  узорных  теней,
опустив  ресницы,  ты  вошла  неслышно
из  оливковой  рамы  своей.

В  этом  доме  ветхом,  давно  опустелом,
над  лазурным креслом,  на  светлой  стене
между  зеркалом  круглым  и  шкапом  белым,
улыбалась  ты  некогда  мне.

И  блестящие  клавиши  пели  ярко,
и  на  солнце  глубокий  вспыхивал  пол,
и  в  окне,  на  еловой  опушке  парка,
серебрился  берёзовый  ствол.

И  потом  не  забыл  я  весёлых  комнат,
и  в  сиянье  ночи,  и  в  сумраке  дня,
на  чужбине  я  чуял,  что  кто-то  помнит,
и  спасёт,  и  утешит  меня.

И  теперь  ты  вышла  из  рамы  старинной,
из  усадьбы  любимой,  и  в  час  тоски
я  увидел  вновь  платья  вырез  невинный,
на  девичьих  висках  завитки.

И  улыбка  твоя  мне  давно  знакома
и  знаком  изгиб этих  тонких  бровей,
и  с  тобою  пришло  из  родного  дома
много  милых,  душистых  теней.

Из  родного  дома, где  лёгкие  льдинки
чуть  блестят  под  люстрой,  и  льётся в  окно
голубая  ночь,  и  страница  из  Глинки
на  рояле  белеет  давно...

[Vittoria]

Вера Полозкова.

Джеффри Тейтум садится в машину ночью, в баре виски предусмотрительно накатив.
Чувство вины разрывает беднягу в клочья: эта девочка бьется в нем, как дрянной мотив.
«Завести машину и запереться; поливальный шланг прикрутить к выхлопной трубе,
Протащить в салон.
Я не знаю другого средства, чтоб не думать о ней, о смерти и о тебе».

Джеффри нет, не слабохарактерная бабенка, чтоб найти себе горе и захлебнуться в нем.
Просто у него есть жена, она ждет от него ребенка, целовал в живот их перед уходом сегодня днем.
А теперь эта девочка – сработанная так тонко, что вот хоть гори оно все огнем.
Его даже потряхивает легонько – так, что он тянется за ремнем.

«Бэйби-бэйб, что мне делать с тобой такой, скольких ты еще приводила в дом,
скольких стоила горьких слез им.
Просто чувствовать сладкий ужас и непокой, приезжать к себе, забываться сном, лихорадочным и белесым,
Просто думать ты – первой, я – следующей строкой, просто об одном, льнуть асфальтом мокрым к твоим колесам,
Испариться, течь за тобой рекой, золотистым прозрачным дном, перекатом, плесом,
Задевать тебя в баре случайной курткой или рукой, ты бы не подавала виду ведь.
Видишь, у меня слова уже хлещут носом –
Так, что приходится голову запрокидывать».


«Бэйби-бэйб, по чьему ты создана чертежу, где ученый взял столько красоты, где живет этот паразит?
Объясни мне, ну почему я с ума схожу, если есть в мире свет – то ты, если праздник – то твой визит?
Бэйби-бэйб, я сейчас приеду и все скажу, - я ей все скажу – и она мне не возразит».

Джеффри Тейтум паркуется во дворе, ищет в куртке свои ключи и отыскивает – не те;
Он вернулся домой в глубокой уже ночи, он наощупь передвигается в темноте,
Входит в спальню и видит тапки – понятно чьи; Джейни крепко спит, держит руку на животе.
Джеффри Тейтум думает – получи, и бредет на кухню, и видит там свою порцию ужина на плите.

Джеффри думает: «Бэйб, дай пройти еще октябрю или ноябрю.
Вон она родит – я с ней непременно поговорю.
Я тебе клянусь, что поговорю».
Джеффри курит и курит в кухне,
стоит и щурится на зарю.

[Belena]

Вот такие стихи сегодня прочитала. Понравились мне.

Александр Шапиро
"Карло"

Посмотри, что у меня в руке:
безделушка, хитренькая штучка.
Надпись в неприметном уголке:
Делал Карло, мастер-самоучка.
Зря надеешься – не оживет.
Ну какие сказки. Что ты, что ты.
Даром на нее потрачен год
тихой, упоительной работы.
Правда, странно? Вроде бы, пустяк,
выносил, продумал до детали,
сделал – получилось всё не так,
словно главного не рассчитали.

Что ж, начнём по-новому. Зима,
запах стружки, трудное заданье.
Крашеная куколка в чулане –
Бог с ней, право, пусть живет сама.

[Ксю]

А я очень люблю прозаические стихи Тургенева "Порог" и "Эгоист". Последнее даже на зачет по риторике учила в институте.
 

ПОРОГ

     Я вижу громадное здание.
     В передней стене узкая дверь раскрыта настежь; за дверью — угрюмая мгла. Перед высоким порогом стоит девушка... Русская девушка.
     Морозом дышит та непроглядная мгла; и вместе с леденящей струей выносится из глубины здания медлительный, глухой голос.
     — О ты, что желаешь переступить этот порог, знаешь ли ты, что тебя ожидает?
     — Знаю,— отвечает девушка.
     — Холод, голод, ненависть, насмешка, презрение, обида, тюрьма, болезнь и самая смерть?
     — Знаю.
     — Отчуждение полное, одиночество?
     — Знаю... Я готова. Я перенесу все страдания, все удары.
     — Не только от врагов — но и от родных, от друзей?
     — Да... и от них.
     — Хорошо. Ты готова на жертву?
     — Да.
     — На безымянную жертву? Ты погибнешь — и никто... никто не будет даже знать, чью память почтить!..
     — Мне не нужно ни благодарности, ни сожаления. Мне не нужно имени.
     — Готова ли ты на преступление?
     Девушка потупила голову...
     — И на преступление готова.
     Голос не тотчас возобновил свои вопросы.
     — Знаешь ли ты,— заговорил он, наконец,— что ты можешь разувериться в том, чему веришь теперь, можешь понять, что обманулась и даром погубила свою молодую жизнь?
     — Знаю и это. И все-таки я хочу войти.
     — Войди!
     Девушка перешагнула порог — и тяжелая завеса упала за нею.
     — Дура!— проскрежетал кто-то сзади.
     — Святая!— принеслось откуда-то в ответ.

Май, 1878

ЭГОИСТ

В нем было всё нужное для того, чтобы сделаться бичом своей семьи.

Он родился здоровым; родился богатым — и в теченье всей своей долгой жизни, оставаясь богатым и здоровым, не совершил ни одного проступка, не впал ни в одну ошибку, не обмолвился и не промахнулся ни разу.

Он был безукоризненно честен!.. И, гордый сознаньем своей честности, давил ею всех: родных, друзей, знакомых.

Честность была его капиталом… и он брал с него ростовщичьи проценты.

Честность давала ему право быть безжалостным и не делать неуказного добра; и он был безжалостным — и не делал добра… потому что добро по указу — не добро.

Он никогда не заботился ни о ком, кроме собственной — столь примерной! — особы, и искренно возмущался, если и другие так же старательно не заботились о ней!

И в то же время он не считал себя эгоистом — и пуще всего порицал и преследовал эгоистов и эгоизм! Ещё бы! Чужой эгоизм мешал его собственному.

Не ведая за собой ни малейшей слабости, он не понимал, не допускал ничьей слабости. Он вообще никого и ничего не понимал, ибо был весь, со всех сторон, снизу и сверху, сзади и спереди, окружен самим собою.

Он даже не понимал: что значит прощать? Самому себе прощать ему не приходилось… С какой стати стал бы он прощать другим?

Перед судом собственной совести, перед лицом собственного бога — он, это чудо, этот изверг добродетели, возводил очи горе́ и твердым и ясным голосом произносил: «Да, я достойный, я нравственный человек!»

Он повторит эти слова на смертном ложе — и ничего не дрогнет даже и тогда в его каменном сердце, в этом сердце без пятнышка и без трещины.

О безобразие самодовольной, непреклонной, дешево доставшейся добродетели, ты едва ли не противней откровенного безобразия порока!

Декабрь, 1878

[Henrietta]

Любовь и горе - вне советов.
Наглеющая верхоглядь,
великих женщин и поэтов
не вам учить или понять!

Когда поэта в гробе мчали,
осталась дома Натали.
Горизонтальная Наталья
летела с ним на край земли.
1980

* * *
Распрямились года, как вода.
От жемчужного сна озорного
не осталось в душе и следа.
Но осталась заноза.

Нож возьму, не ропща, не мудря.
Соперировать - экая малость!
Чисто вырезал - до нутра.
Аж наружу зияет дыра.
Но заноза осталась.
1974

* * *
Поглядишь, как несметно
разрастается зло -
слава богу, мы смертны,
не увидим всего.

Поглядишь, как несмелы
табуны васильков -
слава богу, мы смертны,
не испортим всего.
1977

Андрей Вознесенский

[der]

Уже неделю постоянно вспоминается

Редьярд Киплинг


Серые глаза - рассвет,
Пароходная сирена,
Дождь, разлука, серый след
За винтом бегущей пены.

Черные глаза - жара,
В море сонных звезд скольженье
И у борта до утра
Поцелуев отраженье.

Синие глаза - луна,
Вальса белое молчанье,
Ежедневная стена
Неизбежного прощанья.

Карие глаза - песок,
Осень, волчья степь, охота,
Скачка, вся на волосок
От паденья и полета.

Нет, я не судья для них,
Просто без суждений вздорных
Я четырежды должник
Синих, серых, карих, черных.

Как четыре стороны
Одного того же света,
Я люблю - в том нет вины -
Все четыре этих цвета.

Перевод К. Симонова

[Адиала]

А мне очень нравятся стихи Светланы Нергиной.

Свисток. Скрип колес. Остановка.
Судьбе проиграла я спор
Мгновенье - и пики оковка
Пропустит удар острых шпор.

Лишь миг - и твой поезд умчится
Куда? Хоть куда. От меня.
Закончилась, видно, страница,
И нет ни меча, ни коня...

Лишь вспышка пустых обстоятельств
Сожгла мост меж нами дотла.
Знакомый. Не друг, не приятель -
Но горечь разлук тяжела...

Вам кажется, можно привыкнуть?
Не знаю... Быть может. Но я
Не в силах сегодня постигнуть
Бесстрастный закон бытия.

Я знаю: ещё лишь мгновенье -
И мы в переулках недель
Не встретимся больше, наверно...
Какой, к черту, "радостный день"?!!

"Заходим! Уже отправленье!" -
Звенит в голове тишина...
-Прощай! - задержался мгновенье...
-Прощай! - Развернулась. Ушла.

И Ксении Баштовой.

«Герой не ее романа…»

Он был героем не ее романа:
Она смотрела лишь боевики,
А он же, что в наш век, пожалуй странно
Читал Гюго, Мольера и стихи.

Ей нравились  футбол и дискотеки,
А он на  фехтование  ходил,
Они б не  встретились, да только  случай  мелкий
Их раз за разом  в том кафе  сводил.

Все началось с какой-то глупой  ссоры.
Мол, ты опять мне ногу оттоптал,
Но почему-то он не  начал спора,
Лишь  усмехнувшись, просто промолчал.

Вторая встреча, третья, смех печальный.
Свиданье первое и первый поцелуй...
Она  сказала: "Ты... немного странный"
А он  продолжил: "Раз тебя люблю???"

Они б не  встретились, ведь это  все так странно...
Она -  ехидная и злая, как стрела.
Он  был героем не ее романа...
Но свадьба  у них  все-таки была...
 

[Росинка]

Владимир Высоцкий

***
Оплавляются свечи
На старинный паркет,
И стекает на плечи
Серебро с эполет.
Как в агонии бродит
Золотое вино...
Все былое уходит, -
Что придет - все равно.

И, в предсмертном томленье
Озираясь назад,
Убегают олени,
Нарываясь на залп.
Кто-то дуло наводит
На невинную грудь...
Все былое уходит, -
Пусть придет что-нибудь.

Кто-то злой и умелый,
Веселясь, наугад
Мечет острые стрелы
В воспаленный закат.
Слышно в буре мелодий
Повторение нот...
Пусть былое уходит, -
Пусть придет что придет.

1972г.

***
Здесь лапы у елей дрожат на весу,
Здесь птицы щебечут тревожно -
Живешь в заколдованном диком лесу,
Откуда уйти невозможно.

Пусть черемухи сохнут бельем на ветру,
Пусть дождем опадают сирени, -
Все равно я отсюда тебя заберу
Во дворец, где играют свирели!

Твой мир колдунами на тысячи лет
Укрыт от меня и от света, -
И думаешь ты, что прекраснее нет,
Чем лес заколдованный этот.

Пусть на листьях не будет росы поутру,
Пусть луна с небом пасмурным в ссоре, -
Все равно я отсюда тебя заберу
В светлый терем с балконом на море!

В какой день недели, в котором часу
Ты выйдешь ко мне осторожно,
Когда я тебя на руках унесу
Туда, где найти невозможно?

Украду, если кража тебе по душе, -
Зря ли я столько сил разбазарил?!
Соглашайся хотя бы на рай в шалаше,
Если терем с дворцом кто-то занял!

1970г.

***
Баллада о Любви

Когда вода Всемирного потопа
Вернулась вновь в границы берегов,
Из пены уходящего потока
На берег тихо выбралась Любовь -
И растворилась в воздухе до срока,
А срока было - сорок сороков...

И чудаки - еще такие есть -
Вдыхают полной грудью эту смесь,
И ни наград не ждут, ни наказанья, -
И, думая, что дышат просто так,
Они внезапно попадают в такт
Такого же - неровного - дыханья.

Я поля влюбленным постелю -
Пусть поют во сне и наяву!..
Я дышу, и значит - я люблю!
Я люблю, и значит - я живу!

И много будет странствий и скитаний:
Страна Любви - великая страна!
И с рыцарей своих - для испытаний -
Все строже станет спрашивать она:
Потребует разлук и расстояний,
Лишит покоя, отдыха и сна...

Но вспять безумцев не поворотить -
Они уже согласны заплатить:
Любой ценой - и жизнью бы рискнули, -
Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить
Волшебную невидимую нить,
Которую меж ними протянули.

Я поля влюбленным постелю -
Пусть поют во сне и наяву!..
Я дышу, и значит - я люблю!
Я люблю, и значит - я живу!

Но многих захлебнувшихся любовью
Не докричишься - сколько не зови, -
Им счет ведут молва и пустословье,
Но этот счет замешан на крови.
А мы поставим свечи в изголовье
Погибших от невиданной любви...

И душам их дано бродить в цветах,
Их голосам дано сливаться в такт,
И вечностью дышать в одно дыханье,
И встретиться - со вздохом на устах -
На хрупких переправах и мостах,
На узких перекрестках мирозданья.

Свежий ветер избранных пьянил,
С ног сбивал, из мертвых воскрешал, -
Потому что если не любил -
Значит, и не жил, и не дышал!

1975г.


Почему-то сегодня вспомнились именно эти стихи.

[СоНика]

Очень люблю стихи Эдуарда Асадова.

Вот одно из моих любимых:

ЕЕ ЛЮБОВЬ

Ах, как бурен цыганский танец!
Бес-девчонка: напор, гроза!
Зубы - солнце, огонь - румянец
И хохочущие глаза!

Сыплют туфельки дробь картечи.
Серьги, юбки - пожар, каскад!
Вдруг застыла... И только плечи
В такт мелодии чуть дрожат.

Снова вспышка! Улыбки, ленты,
Дрогнул занавес и упал.
И под шквалом аплодисментов
В преисподнюю рухнул зал...

Правду молвить: порой не раз
Кто-то втайне о ней вздыхал
И, не пряча влюбленных глаз,
Про себя, уходя, шептал:
"Эх, и счастлив, наверно, тот,
Кто любимой ее зовет,
В чьи объятья она из зала
Легкой птицею упорхнет".

Только видеть бы им, как одна,
В перештопанной шубке своей,
Поздней ночью спешит она
Вдоль заснеженных фонарей...

Только знать бы им, что сейчас
Смех не брызжет из черных глаз
И что дома совсем не ждет
Тот, кто милой ее зовет...

Он бы ждал, непременно ждал!
Он рванулся б ее обнять,
Если б крыльями обладал,
Если ветром сумел бы стать!

Что с ним? Будет ли встреча снова?
Где мерцает его звезда?
Все так сложно, все так сурово,
Люди просто порой за слово
Исчезали бог весть куда.

Был январь, и снова - январь...
И опять январь, и опять...
На стене уж седьмой календарь.
Пусть хоть семьдесят - ждать и ждать!

Ждать и жить! Только жить не просто.
Всю работе себя отдать.
Горю в пику не вешать носа,
В пику горю любить и ждать!

Ах, как бурен цыганский танец!
Бес-девчонка: напор, гроза!
Зубы - солнце, огонь - румянец
И хохочущие глаза!

Говорят, что любовь цыганок -
Только пылкая цепь страстей.
Эх вы, злые глаза мещанок,
Вам бы так ожидать мужей!

Сколько было злых январей,
Сколько было календарей...
В двадцать три - распростилась с мужем,
В сорок муж возвратился к ней.

Снова вспыхнуло счастьем сердце,
Не хитрившее никогда.
А сединки, коль приглядеться,
Так ведь это же ерунда!

Ах, как бурен цыганский танец!
Бес-девчонка: напор, гроза!
Зубы - солнце, огонь - румянец
И хохочущие глаза!

И, наверное, счастлив тот,
Кто любимой ее зовет!

[Gemma]

Смеюсь несдержанно и бойко,
Чтоб ты не видел, как мне горько.
Смеюсь, и больше ничего.
Смеюсь, чтоб ты за смехом этим
Не распознал и не заметил
Тревоги сердца моего.
Я легкомысленной девчонкой
Шучу, шепчу себе о чём-то
И что-то вздорное пою.
Чтоб слёз моих не мог ты видеть,
Чтоб невзначай тебе не выдать
Любовь мою!..



Все мне кажется - если увижу тебя,
Побегу, как ребенок, навстречу тотчас
И застыну, покорная, не отводя
От тебя зачарованных любящих глаз.
Но когда не спеша приближаешься ты,
Подымается гордо моя голова,
Холодеет мой взгляд, равнодушны черты,
На радушный поклон отвечаю едва.
Все мне кажется - если увидимся вновь,
Сердце скрытное настежь тебе отворю
И скажу тебе столько несказанных слов,
Столько трепета, света, тепла подарю.
Но при встрече пустой завожу разговор,
И острю, и колю, и развязно шучу,
Начинаю никчемный, бессмысленный спор,
Улыбаюсь надменно и зло хохочу.
Ну заставь же, заставь же меня замолчать,
Охвати мою голову, силой склони,
Отведи ото лба черно-синюю прядь,
Молчаливо в глаза мои загляни!

Дальше,глубже,до самого дна загляни!..

Сильва Капутикян