Игра. Отгадай отрывок III

[Ninon]

 

Моя очередь. Моя загадка совсем легкая. Я думаю, что ее сразу отгадают. 


Ее разбудила муха, бродившая по голой ступне. Беспокойно повертев ножкой, Джейн* проснулась; сидя, закалывала она растрепанные волосы, поэтому кольцо Джеймса* напомнило о себе, но считая его не более, как стебельком, застрявшим меж пальцев, она распрямила их; так как помеха не исчезла, она нетерпеливо поднесла руку к глазам и выпрямилась, мгновенно вскочив с силой брызнувшего фонтана.
На ее пальце блестело лучистое кольцо Джеймса*, как на чужом, – своим не могла признать она в этот момент, не чувствовала палец свой. – "Чья это шутка? Чья шутка? – стремительно вскричала она. – Разве я сплю? Может быть, нашла и забыла?". Схватив левой рукой правую, на которой было кольцо, с изумлением осматривалась она, пытая взглядом море и зеленые заросли; но никто не шевелился, никто не притаился в кустах, и в синем, далеко озаренном море не было никакого знака, и румянец покрыл Джейн*, а голоса сердца сказали вещее "да". Не было объяснений случившемуся, но без слов и мыслей находила она их в странном чувстве своем, и уже близким ей стало кольцо. Вся дрожа, сдернула она его с пальца; держа в пригоршне, как воду, рассмотрела его она – всею душою, всем сердцем, всем ликованием и ясным суеверием юности, затем, спрятав за лиф, Джейн* уткнула лицо в ладони, из-под которых неудержимо рвалась улыбка, и, опустив голову, медленно пошла обратной дорогой.
Так, – случайно, как говорят люди, умеющие читать и писать, – Джеймс* и Джейн* нашли друг друга утром летнего дня, полного неизбежности.

*Имена изменены

[Ludoedka]

По-моему это Ассоль. В смысле, "Алые паруса", Грина.

[Ninon]

По-моему это Ассоль. В смысле, "Алые паруса", Грина.

Совершенно верно.

[Ludoedka]

  Внезапно что-то постороннее вмешалось в процесс чтения и отвлекло меня от книги. Я ощутила легкое покалывание в области затылка.
   Кто-то за мной следил.
   Мне было хорошо известно выражение «почувствовать на себе чей-то взгляд», но в реальности я с этим столкнулась впервые. Как оно свойственно многим любителям уединения, мои органы чувств особо восприимчивы к чужому присутствию; посему мне больше подходит амплуа наблюдателя, нежели пассивная роль наблюдаемого объекта. И вот теперь я стала таким объектом, причем наблюдение за мной велось уже достаточно долго. Я попыталась вспомнить, когда впервые возникло это покалывание в затылке, соотнося воспоминания с только что прочитанным текстом. В начале рассказа монахини? Или когда она входила в дом? Или еще раньше? Размышляя, я продолжала смотреть в книгу, будто ничего не заметила.
   И наконец я вспомнила.
   Это ощущение появилось еще до того, как я взяла книгу в руки.
   Дабы выиграть время, я перевернула очередную страницу, по-прежнему изображая увлеченную читательницу.
   – Вы меня не обманете.
   Строго, властно и безапелляционно.
   Мне оставалось лишь развернуться и встретить ее лицом к лицу.
   *Бренда Лоуэлл  была не из тех, кто может легко затеряться в толпе. Это была внешность древней царицы, колдуньи или богини. Она, как на троне, восседала в кресле у камина, окруженная бархатными подушечками различных оттенков красного цвета. Прямую царственную осанку не могли скрыть даже свободные складки накинутой на ее плечи бирюзово-зеленой шали. Медно-красные волосы были уложены в замысловатую прическу – сочетание волнистых локонов, тугих завитков и колечек. Лицо с четким, как контурная карта, абрисом было покрыто слоем белой пудры, с которой смело контрастировала алая губная помада. Сложенные на коленях руки выставляли на обозрение коллекцию перстней с рубинами и изумрудами, меж которыми проглядывали белые костяшки пальцев; и только ногти, некрашеные и коротко остриженные (совсем как у меня), вносили элемент дисгармонии в этот помпезный образ.
   Но самой неприятной, раздражающей деталью оказались солнцезащитные очки. Я не могла разглядеть ее глаза, но тотчас вспомнила их неестественный, нечеловечески зеленый цвет на рекламном плакате. Темные линзы очков, казалось, обладали мощностью прожектора – у меня возникло такое чувство, будто ее взгляд проникает сквозь мою кожу и подбирается к самым потаенным глубинам моей души.

*Имена изменены.

[Ninon]

Диана Сеттерфилд "Тринадцатая сказка", а Бренда Лоуэлл  - это Вида Винтер. Я только что прочитала, точнее прослушала эту книгу.

[Ludoedka]

Да, верно!

P.s. Хех Вот у меня всегда так

[Ninon]

Моя очередь загадывать.  Загадка очень легкая.

Так оно и шло до того самого мартовского дня, когда Фелисата*, собираясь снять с веревки в саду простыни и сложить их, кликнула на подмогу всех женщин. Не успели они приступить к делу, как Джессика* заметила, что Дженнифер Великолепная* вдруг стала удивительно бледной, даже как будто прозрачной.
– Тебе плохо? – спросила она.
Дженнифер Великолепная*, державшая в руках другой конец простыни, ответила ей с улыбкой сострадания:
– Напротив, мне никогда еще не было так хорошо.
Едва только Дженнифер Великолепная* произнесла эти слова, как Фелисата* почувствовала, что ласковый, напоенный сиянием ветер вырывает у нее из рук простыни, и увидела, как он расправил их в воздухе во всю ширину. Джессика* же ощутила таинственное колыхание кружев на своих юбках и в ту минуту, когда Дженнифер Великолепная* стала возноситься, вцепилась в свой конец простыни, чтобы не упасть. Одна лишь Кристина*, почти совсем уже слепая, сохранила ясность духа и сумела опознать природу этого неодолимого ветра – она оставила простыни на милость его лучезарных струй и глядела, как Дженнифер Великолепная* машет ей рукой на прощание, окруженная ослепительно белым трепетанием поднимающихся вместе с ней простынь: вместе с ней они покинули слой воздуха, в котором летали жуки и цвели георгины, и пронеслись с нею через воздух, где уже не было четырех часов дня, и навсегда исчезли с нею в том дальнем воздухе, где ее не смогли бы догнать даже самые высоколетающие птицы памяти.

Имена изменены.

[Росинка]

Маркес?

[Ninon]

Маркес. А произведение?

[Росинка]

"Сто лет одиночества", я думаю.

[Ninon]

Абсолютно точный ответ.

[Росинка]

Новая загадка.
______________________________
С самого раннего  детства  с  ним  не  раз  случалось,  что  его  вдруг
мгновенно охватывало страстное воодушевление. Он погружался  в  восторженные
мечты о том, как его будут представлять парижским красавицам, как он  сумеет
привлечь их внимание каким-нибудь необычайным поступком. Почему одной из них
не полюбить его? Ведь  Бонапарта,  когда  он  был  еще  беден,  полюбила  же
блестящая госпожа де Богарнэ! В продолжение многих лет не было,  кажется,  в
жизни Жюльена ни одного часа, когда бы он не повторял  себе,  что  Бонапарт,
безвестный и бедный поручик, сделался владыкой мира с помощью  своей  шпаги.
Эта мысль утешала его в его несчастьях, которые  ему  казались  ужасными,  и
удваивала его радость, когда ему случалось чему-нибудь радоваться.
     Постройка церкви и приговоры мирового судьи внезапно открыли ему глаза;
ему пришла в голову одна мысль, с которой он носился как одержимый в течение
нескольких недель, и, наконец, она завладела им целиком с той  непреодолимой
силой, какую обретает над пламенной душой первая мысль, которая  кажется  ей
ее собственным открытием.
     "Когда Бонапарт заставил говорить о себе, Франция  трепетала  в  страхе
перед иноплеменным нашествием; военная доблесть в то время была  необходима,
и она была в моде. А теперь священник в сорок  лет  получает  жалованья  сто
тысяч франков, то есть  ровно  в  три  раза  больше,  чем  самые  знаменитые
генералы Наполеона. Им нужны люди, которые помогали бы им в их работе.  Вот,
скажем, наш мировой судья: такая светлая голова, такой честный  был  до  сих
пор старик, а от страха, что может навлечь на себя  неудовольствие  молодого
тридцатилетнего викария, он покрывает себя бесчестием! Надо стать попом".

______________________________

[Ninon]

Стендаль?

[Росинка]

Да. 
А произведение?

[Ninon]

Рискну предположить, что это "Красное и черное", а Жюльен - это Жюльен Сорель.